Достоевский – второй по величине
пророк России (ч.2)
(Октябрь 2003)
1. Жизнь парадоксальна точно так, как парадоксален Творец этого мира 2. Герои этого времени, которые, вроде бы,
должны быть примером, оказываются худшими из людей 3. Парадоксален Запад в своих лучших образцах
(Байрон…), но Россия настолько парадоксальнее Запада, что Запад всеми силами
отталкивается от России 4. Русский это
дикий варвар или наоборот? 5. Не варвар,
говорит Достоевский, но Западу от этого не легче 6. Запад это частнособственнический эгоизм,
который не имеет будущего 8. Способность жертвовать, которая есть в русском, будет нужна
как основа будущему человеку 9.
Способность жертвовать, способность страдать и способность терпеть – вот три
кита, которые нужны будут, в отличие от прошлой
способности выгадывать 10. Русские корни
нужны будут блудному сыну, чтобы вернуться домой 11. Великий слепой нащупал эти корни в
русском 12. И не в «лучших людях»
находятся эти корни 13. Лучшие люди
обычно не жертвуют, а наоборот 14. Лучшие народом жертвуют ради себя 15. А настоящий народ голосует «против всех»
этих лучших, чем и подтверждает свою готовность к прозрению в настоящее будущее
1.
«Человек предполагает, а Бог располагает», – говорят многие. Говорят правильно,
но не верят в то, что говорят. В этом основанном на опыте жизни неверии в свои
силы и вере в вышнее предопределение не было бы ничего парадоксального, если бы
это говорилось не полушутливо, а поскольку несерьезность выдает истинное
незрелое состояние сознания, то и получается как бы вера при полном неверии
или, если короче, парадокс получается. Так выстроился наш ментальный мир, по
образу и подобию, что везде, куда ни кинь мысленный взор, одни сплошные
парадоксы. Разобраться в них человек,
как показывает практика, не в состоянии. Умнейший из умных, каким был Лев
Толстой, всякий раз зависал, когда приближался к разгадке. Зависнуть, решая
задачу жизни и смерти, это гораздо хуже, чем зависнуть операционной системе в
компьютере. «Исповедь» Толстого, где он в конце повисает между небом и землей
на помочах в положении, в котором нельзя шевельнуться, не рискуя ухнуть в
пропасть, это зависание умственное. Поняв, что через человека не решить столь
высоко поставленную задачу, Творец опустил задачу на уровень ниже. На уровень
ниже, конечно, далеко не то, это как с 288 этажа опуститься на 144, но и 144
для нормально развитого человека тоже достаточно сложно. 144 этаж достался
Достоевскому. Достоевский приводит слова человека, с которым он разговаривает
на водах в Эмске и которого называет парадоксалистом:
– Это вы правы, – сказал он мне. – Эту здешнюю
толпу как-то любишь и даже не знаешь за что. Да и везде как-то любишь толпу,
разумеется, фешенебельную, сливки. Можно не якшаться ни с кем из всего этого
общества, но в целом – ведь ничего пока лучшего на свете нет.
–
Ну, полноте…
–
Я с вами не спорю, не спорю, – согласился он поскорей, – Когда настанет на
земле лучшее общество – и человек согласится жить, так сказать, разумнее, то мы
на это теперешнее общество и посмотреть не захотим и помянуть даже не захотим,
разве только два слова во всемирной истории. Но теперь-то что вы, вместо него,
можете представить лучшего? (стр.291, «Дневник» М., «Современник», 1989,
стр.145).
Парадоксалист
выражает мысль духа, то есть того же самого Сатаны, который стоит больше за
Достоевским. Поэтому Достоевскому это интересно и он
записывает в свой дневник то, что кажется парадоксальным, но в чем чувствуется
намек на что-то, близкое к истине. Абстрактно чувствуется или умом
подозревается то, что логически в целом выражено быть не может, а если
выражается, то выглядит парадоксальным. Парадоксально видеть в высшем обществе,
образованном, умном, сытом, красивом со всех сторон, нечто порочное, хотя это
правда, и стремиться в то же время стать членом высшего общества. «Это же
лучшее», – говорит парадоксалист. «Ну, полноте», – возражает Достоевский.
2.
«Поэзия выводит Байронов, а те
Корсаров, Гарольдов, Лар, – говорит парадоксалист, – но посмотрите, как мало
прошло времени с их появления, а уж все эти лица забракованы хорошим тоном,
признаны за самое дурное общество, а уж тем паче наш Печорин или Кавказский
Пленник: те оказались уж вполне дурного тона; это петербургские чиновники, одну
минуту имевшие успех. А почему забракованы? Потому что эти лица истинно
злы, нетерпеливы и хлопочут о себе одних откровенно, так что нарушают гармонию
хорошего тона, который изо всех сил должен делать вид, что всякий живет для
всех, а все для каждого» (стр.293).
3.
Любит Творец (Сатана) издеваться над своими верными подопечными. Он заставляет
их, с одной стороны, стремиться к успеху и кормит их сладостями успеха, но тут
же, с другой стороны, оборачивает их к собственным задницам,
где обнаруживается тот самый парадокс, который ввергает лучшие умы в
чудовищные, раздирающие их души (Толстой) мучительные сомнения. Однако для нас,
тех, кому досталось жить во времена жатвы, их проникновения в истину есть хлеб
насущный. «Разве смотрела когда Европа, разве может она смотреть на нас
когда-нибудь доверчиво и не враждебно? – («Мой парадокс» «Дневника», стр.249) –
…Нас обвиняют в Европе, всех русских, почти поголовно, что мы страшные либералы
(склонные к свободе), мало того – революционеры и всегда, с какою-то даже
любовью, наклонны примкнуть скорее к разрушительным,
чем к консервативным элементам Европы. За это смотрят на нас многие европейцы
насмешливо и свысока – ненавистно: им непонятно, с чего это нам быть в чужом
деле отрицателями, они положительно отнимают у нас право европейского отрицания
– на том основании, что не признают нас принадлежащими к «цивилизации». Они видят в нас скорее варваров, шатающихся по Европе и радующихся,
что что-нибудь и где-нибудь можно разрушить, – разрушить лишь для разрушения,
для удовольствия лишь поглядеть, как все это развалится, подобно орде дикарей,
подобно гуннам, готовым нахлынуть на древний Рим и разрушить святыню, даже без
всякого понятия о том, какую драгоценность они истребляют».
4.
Нынешние искатели русской идеи и новые русские не читали
«Дневников» Достоевского либо забыли о сказанном и, как сто лет назад, бегут в
Европу, преклоняются перед ней, стараются примкнуть к ней, но на деле у них
получается совсем другое, то есть то же самое, о чем говорит Достоевский и что
европейцев заставляет отпихивать приближающийся русский корабль.
«…Потому
ли русский в общении своем с Европой примыкает, в большинстве своем, к крайней
левой, что он татарин и любит разрушение, как дикий, или, может быть, двигают
его другие причины, – вот вопрос!.. Сшибки наши с Европой близятся к концу;
роль прорубленного окна в Европу кончилась, и наступает что-то другое, должно наступить по крайней мере, и это теперь всяк сознает, кто
хоть сколько-нибудь в состоянии мыслить. Одним словом, мы все более и более
начинаем чувствовать, что должны быть к чему-то готовы, к какой-то новой и уже
гораздо более оригинальной встрече с Европой, чем было это доселе, – в
Восточном ли вопросе это будет или в чем другом, кто это знает!..» (стр.250)
5.
Достоевский не знает, но чувствует, как может чувствовать слепой, нащупав
что-то пальцами. Нащупал точно, есть что-то, а что – это вопрос. Точно сказал,
что русские должны быть разрушителями Запада, но не как дикари. «…Не сказалась
ли в этом (отрицании) протестующая русская душа, которой европейская культура
была всегда, с самого Петра, ненавистна и во многом, слишком во многом,
оказывалась чуждой русской душе? Я именно так думаю. О, конечно, этот протест
происходил почти все время бессознательно, но дорого то, что чутье русское не
умирало: русская душа хоть и бессознательно, а протестовала именно во имя
русизма, во имя своего русского и подавленного начала? …Как
это все ни было хорошо и полезно, то есть все то, что мы в окошко увидели, но
все-таки в нем было и столько дурного и вредного, что чутье русское не
переставало этим возмущаться, не переставало протестовать… и протестовало не от
татарства своего, а и в самом деле, может быть, от того, что хранило в себе
нечто высшее и лучшее, чем то, что видело в
окошке…» (стр.251).
6. «Высшее и
лучшее» Достоевский нащупывает своими
чувствительными пальцами, но Достоевский не знает, что он слепой, – наоборот,
Достоевский мыслит себя очень даже зрячим. А для зрячего ума обязательно
должна быть найдена вполне определенная опора на земле, то есть мысль не может
повиснуть в воздухе, ни к чему не привязанная. И Достоевский находит, к чему ее
привязать: «Разглядеть, что не Европа, а другое существо, и приглашали
славянофилы, прямо указывая, что
западники уравнивают нечто непохожее и несоизмеримое и что заключение, которое
пригодно для Европы, неприложимо вовсе к России, отчасти и потому уже, что все
то, чего они желают в Европе, – все это давно уже есть в России, по крайней мере в зародыше и в возможности, и даже составляет сущность
ее, только не в революционном виде, а в том, в каком и должны эти идеи всемирного
человеческого обновления явиться: в виде божеской правды, в виде Христовой
истины, которая когда-нибудь да осуществится же на земле и которая всецело
сохраняется в православии» (стр.252). В «причащении святых Христовых истин»
и в православии приземлился Достоевский!!! Можно подумать, что сам он верил
в бога?! Больше его не верил только Толстой. А если не верил, то зачем
привязывал?! Вот еще один парадокс,
каких у Достоевского достаточно много, чтобы заплести их в косичку, в которой
сам он с очень большим трудом разбирается, а
разобравшись частично, не обращает внимания на образовавшиеся пустоты или
затушевывает их. Как то же самое делают ученые, в аксиомах скрывая то, что
доказать не могут, но чуют, что так оно должно быть. Не верит
Лев Толстой и потому зависает в «Исповеди» на помочах между небом и землей, не
верит и Достоевский, но, считая себя достаточно умным, чтобы не болтаться
головешкой в проруби, и чувствуя, что «идея всемирного человеческого
обновления должна же когда-нибудь осуществиться на земле», то есть в чем-то
она и сейчас должна быть выражена, находит адрес в православии.
7.
Не верит Достоевский, но чует, что есть что-то в русском, чего нет в другом, и связано это что-то с
духовным началом, концы которого искать больше негде как в религии. «Но
оказалось напротив (логично было бы русским, революционерам и разрушителям,
стать на сторону разбойничающих в Европе турок, однако русские вдруг выступили
за сербов), – до того напротив, что для многих даже и русских неожиданно. Вся
земля русская вдруг заговорила и вдруг свое главное слово сказала. Солдат,
купец, профессор, старушка божия – все в одно слово.
И ни одного звука, заметьте, об захвате, а вот
дескать: «на православное дело». Да и не то что гроши на православное дело, а
хоть сейчас сами готовы нести свои головы. И опять-таки, заметьте, что эти два
слова: «на православное дело», – это чрезвычайно, чрезвычайно важная
политическая формула и теперь, и в будущем. Даже можно так сказать, что это
формула нашего будущего» (стр.308). «Поднялась, во-первых, народная идея и
сказалось народное чувство: чувство –
бескорыстной любви к несчастным и угнетенным братьям своим, а идея –
«православное дело». …Заметьте при этом необычайное у нас
одушевление и единодушие почти всей нашей печати… Старушка божия
подает свою копеечку на славян и прибавляет: «на православное дело».
Журналист подхватывает это словцо и передает его в газете с благоговением
истинным, и вы видите, что он сам всем сердцем своим за то же самое
«православное дело»: вы это чувствуете, читая статью. Даже, может быть, и
ничему не верующие поняли теперь у нас наконец, что
значит, в сущности, для русского народа его Православие и «Православное дело»?
Они поняли, что это вовсе не какая-нибудь лишь обрядная церковность, а с другой
стороны, вовсе не какой-нибудь религиозный фанатизм, а что это именно есть
прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое,
так именно понимаемое русским народом,
ведущим все от Христа, воплощающим все будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без
Христа» (стр.309).
8.
Слов говорится много потому, что истина, хоть и
неясно, вроде бы, просматривается, а вот приземлить ее, и это Достоевский тоже
чувствует, никак не удается. И он, стараясь получше
прояснить ситуацию, все больше наворачивает слов: «Но что же такое эта
«Славянская идея в высшем смысле ее»? Всем стало ясно, что
это такое: прежде всего, то есть прежде всяких толкований исторических,
политических и проч., – есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев,
и чувство добровольного долга сильнейшего из славянских племен заступиться за
слабого, с тем, чтоб, уравняв его с собою в свободе и политической
независимости, тем самым основать впредь великое славянское единение во имя
Христовой истины, то есть на пользу, любовь и службу
всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире, и это вовсе не
теория, напротив, в самом теперешнем движении русском, братском и бескорыстном,
до сознательной готовности пожертвовать даже самыми важнейшими своими
интересами, даже хотя бы миром с Европой, – это обозначилось уже как факт, а в
дальнейшем – всеединение славян разве может произойти
с иной целью, как на защиту слабых и на
служение человечеству» (стр.310).
9.
Девятнадцатый век не был временем приземления абстрактного. Поэтому, в определенной
степени вынужденно, Достоевскому приходилось выбирать, к чему привязывать, из
того, что было. И здесь мы видим обычный набор инволюционных ложных идей. Это и
«всеединение якобы для защиты слабых
и на служение человечеству», это и жертвенность, которая, в целом,
положительна, но используется инволюцией опять же ради обмана, это и старушки божии с копеечками! Повидал я этих старушек божиих, злобных, готовых уничтожить любого, хоть чуть
нарушившего их обрядовую церковную атрибутику! Именно под видом такой вот
старушки божией появляется Черт на ближайшем к земле
ином плане. Все клюют на эту приманку. А Достоевский это даже не рыбка, которая
клюет, а рыбак, который как раз и проповедует то, на что клевать все
должны. Должны клевать, и клевали, и будут
клевать, пока не прозреют. Однако сказанное довольно близко к истине, настолько
близко, что, отбрасывая разные жалельческие инстинкты
и идейно-религиозные привязки, вычленяем оставшиеся «способность жертвовать»,
способность страдать и терпеть. О последнем
Достоевский также говорит, поскольку это еще один парадокс, в связи с русской
великостью и огромными природными
богатствами. Всегда русский народ жил чудовищно бедно, несмотря на то что ногами своими топтал многочисленные богатства.
Приходили евреи, которых в девятнадцатом веке на Руси никто уважительно евреями
не называл, – жидами называли евреев, – и брал русские
богатства. Статистика отмечает, что среди нынешних российских богачей почти
совсем нет русских (какие-то доли процента). Нет потому, что русская душа не
видит смысла в наживании денег (воровстве).
10.
Русская душа видит смысл совсем в другом. Вот еще один
парадокс, отмеченный Достоевским. Мужики, отпущенные на волю без земли,
посовещавшись, отказались покинуть помещика, потому что земли он им не дал.
Еврею земля нужна только в том случае, если она приносит выгоду, русскому земля
нужна как нужен корень любому растению. Еврей
чувствует себя свободным, когда у него есть деньги, русский чувствует себя
хорошо, когда на месте корни его. Душа русского знает, что в этом мире, будь
хоть миллионером, свободным не будешь. Кажется парадоксальным, но русский о
свободе и не мечтает. Не мечтает он ни о денежной свободе, ни о какой-либо
прочей, потому что душа его точно знает, что нельзя быть свободным в мире, который
принципиально несвободен, как нельзя за тюремной решеткой считать себя
свободным, хоть и с миллиардом в кармане. Свобода нужна головешке в проруби,
чтобы чувствовать себя настоящей головешкой.
11.
Сто лет (до-сто) назад
Достоевский говорил о том же самом, о чем сейчас говорим мы, с тем отличием,
что у него не было в качестве опыта перед собой этих самых ста лет жизни
человечества, и, главное, не было настоящей веры в душе своей, без чего
настоящие глаза остаются слепыми. И все же, несмотря на свою внутреннюю
слепоту, Достоевский так точно общупал почти все на
своем уровне,что может
понадобиться нам спустя сто лет и до чего доходить нам самим довольно трудно
из-за нагромождения множества фактов и большой скорости их мелькания, что мы
называем Достоевского великим слепым, как великим немым называли первый
кинематограф. Все делается точно в свое время. Во времена
Достоевского жизнь была, в сравнении с нашей, как папирусная лодка в сравнении
с атомоходом. Тогда многие вещи можно было пощупать в истоках их.
12.
В главе о «лучших людях» Достоевский отслеживает тех, о коих мы говорим как о
сверхмерных Эго, и приходит к выводу,
что «лучшие люди» заслуживают кавычек, поскольку они, пожалуй, как бы не
худшие, однако без них, без их кумирства и правил,
устанавливаемых ими, жить невозможно. «Всякому обществу, чтобы держаться и
жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем
обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя. Так как лучшие люди
первого разряда, то есть истинно доблестные и перед которыми все или величайшее
большинство нации преклоняются сердечно и несомненно,
– отчасти иногда неуловимы, потому что даже идеальны, подчас трудно определимы,
отличаются странностями и своеобразностью, а снаружи так и весьма нередко имеют
несколько даже неприличный вид, то взамен их и устанавливаются лучшие люди
уже у с л о в н о, в виде, так сказать, касты лучших людей, под
официальным покровительством: «Вот, дескать, сих уважайте». Если же при этом
эти «условные» и действительно совпадают с лучшими людьми первого разряда
(потому что не все и в первом разряде имеют неприличный вид) и тоже истинно
доблестны, то цель не только вполне, но и вдвойне достигается» (стр.327). Далее
Достоевский прослеживает историю ротации лучших людей во временах, где
свободные места занимают отнюдь не новые действительно лучшие люди, а те же
самые, что мы наблюдаем и сейчас, когда коммунисты-бессребренники
вдруг оказываются не последниким среди новых
капиталистов. Во всяком случае, в предстоящих выборах в Госдуму 2003-го года 7
декабря в списках КПРФ неожиданно для многих (безнадежно слепых) обнаруживаются
вдруг фамилии известных богатых людей, чем коммунисты окончательно проваливают
свой ложный идеализм. «Так что буква и форма правил совершенно осилили под
конец искренность содержания: чести было много, ну, а честных людей под конец
стало уж и не так много» (стр.329).
13.
Никакой надежды на то, что «лучшие люди» это будущее человечества, у
Достоевского нет. Они все поголовно, за редким исключением, порочны и устремляются
в сторону Европы, где давно уже восторжествовал «золотой мешок». «Золотой
мешок», сказанное Достоевским, образно выражает то, что мы в двадцать первом
веке называем торжеством идеологии частной собственности. Нет надежды, говорит
Достоевский, и на выходящих в люди мужиков, потому что они становятся прижималами хуже прежних. «…Народ, стомиллионный народ наш,
эта «косная, развратная, бесчувственная масса» – что он противупоставит
идущему на него чудищу материализма в виде золотого мешка? Свою нужду, свои
лохмотья, свои пороки, сивуху, порку? Мы боялись, что он сразу падет перед
вырастающим в силе золотым мешком и что не пройдет поколения, как закрепостится ему весь хуже
прежнего. И не только силой подчинится ему, но и нравственно, всей своей волей.
Мы именно боялись, что он-то и скажет прежде всех: «Вот где главное, вот она
где сила, вот где покой, вот где счастье! Сему поклонюсь и за
сим пойду». Вот чего можно было очень и очень опасаться, по крайней мере, на
долгое время. Многие задумывались, – но вдруг… вся эта
«единообразная и косная масса» (то есть на взгляд иных наших умников, конечно),
разлегшаяся в стомиллионном составе своем на многих тысячах верст, неслышно и
бездыханно, в вечном зачатии и в вечном признанном бессилии что-нибудь сказать
или сделать, в виде чего-то вечно стихийного и послушного, – вдруг вся эта
Россия просыпается, встает и смиренно, но твердо выговаривает всенародно
прекрасное свое слово… Мало того,
русские люди берут свои посохи и идут сотенными толпами, провожаемые тысячами
людей, в какой-то новый крестовый поход – в Сербию, за каких-то братьев…»
(стр.336).
14.
Не ринулись за «золотым мешком» и сегодня. И сегодня были сербы, как сто лет
назад, на повестке дня, однако за сербов сегодня толпами не пошли с посохом. Но
«вдруг» и сегодня случится. И будет оно таким же неожиданным для тех, кто
заботится о всеобщем благе, каким неожиданным было «вдруг» столетней давности.
Еще вчера никого из политиков не волновало, что некоторые избиратели голосуют
«против всех». Сегодня (2003) они, призывая голосовать за них, с негодованием
говорят о голосующих «против всех». Рвущимся к власти
и обещающим чуть не жизнь свою положить за народ кажется полной
бессмысленностью голосование «против всех». Этот «против всех», который (в
2003) тянет уже больше десяти процентов, отнимает у них, видите ли, места, без
которых они не могут достигнуть полного преимущества над прочими. (Этот текст
был написан в 2003, а в 2005-04-10, то есть сегодня, кандидат «против всех»
выдвигается уже в первые ряды соискателей, хотя ничего не ищет и вообще как
предмет не существует). Вот парадокс! Еще ничего конкретно русский народ не
знает о боге, но уже голосует за то, чего, казалось бы, нет.
15.
Сегодня Россия просыпается тем, что начинает видеть лживость всех этих «лучших
людей».
Вчера
Геращенко, когда был главным банкиром страны, говорил, что отдавать долги
народу нельзя, так как выброс денег на рынок дестабилизирует финансовую
обстановку, сегодня тот же самый Геращенко, отправленный в отставку и
примкнувший к народной партии, поет уже совсем противоположную песню, что, мол,
нечего складывать деньги в хранилищах, а надо отдать долги народу. Вопрос, что он будет говорить, оказавшись у власти!?
Многовековая история, которую эти «лучшие люди» делали, говорит о том, что,
оказавшись у «золотого мешка», все либералы и демократы мгновенно забывают о
своих обещаниях. Так человек устроен. Таково Эго, что заботится оно, в первую
очередь, о себе, и, во вторую очередь, заботится опять о себе же, любимом. Это
«себя, любимого» сейчас склоняется журналистами всех мастей. О ком заботятся
народные избранники, обеспечивая себя персональными досрочными десятитысячными
пенсиями, на порядок превышающими
среднюю пенсию?! Лишая льгот (2005) почти всех пенсионеров, кроме себя,
любимых, которым не только льготы, но и пенсии, согласно общим нормам, еще не
положены!?
Мой путь к богу – 0 1 2
3 4 5 6 7 8 9 10 11
Книга судеб – 1
2 3 4 5 6 7 8 9 10
Летопись Переменных лет – 1 1а 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18