«Исповедь
самоубийцы» из «Дневника» Достоевского это откровение самого Сатаны, который
обычно никогда не откровенничает
Достоевский – второй по величине
пророк России (ч.3)
(глава 33 книги 19)
1. Эго лучше жить, не сознавая происходящего, чтобы просто
получать удовольствия и все 2. Эго не
знает и не может узнать, что есть еще что-то, кроме удовольствий, потому что
именно в этом направлении (в получении удовольствий) все устремления Эго 3.Эго раздираемо этим своим внутренним
противоречием, что надо жить бездумно, если хочешь получать удовольствия, и
способностью думать, которая как раз и есть смысл развития существа до величины
Эго 4. «Исповедь самоубийцы» это
откровение самого Сатаны, который обычно никогда не откровенничает 5.Откровенничает Хозяин этого мира не от
хорошей жизни 6.Так пастух, заблудившись
окончательно, начинает откровенничать с коровами 7. Фиглярничает пастух перед коровами,
издеваясь над ними и, в результате, над самим собой 8. Спектакль все равно играется, даже если
его не понимает никто 9. Непонимание не
только санкционируется, но и охраняется Законом Хозяина 10. И если кто-то вдруг что-то начал
понимать, это значит лопнула Система 11. Крах старой системы это обязательное
условие для возникновения новой 12. Но
как старому Хозяину согласиться с уничтожением его системы!? 13. Он и не
соглашается 14. Скотник, поскольку
скотину он выращивал для себя, лучше на скотобойню отведет скотину, чем
отпустит ее на волю 15. А скотина
требует слова 16. Слова справедливого
хочет и сам пастух, но как справедливость скотника примирить со справедливостью
скотины?! 17. «А не лучше ли нам в ежика
в тумане поиграть», – предлагает скотник
18. И вдруг туман рассеивается – но одна играющая сторона не хочет
замечать этого 19. Для скотника это конец света, если правда открывается 20.Все средства для скотника хороши, чтобы
вернуть скотину в стадо 21. Уничтожает
скотник тех, кто в его полной власти, чтобы никому не досталось созданное им
1.
Достоевский приводит в своем «Дневнике» рассуждение одного
самоубийцы-материалиста, который разочаровался во всем так, что приговаривает
«эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела его на страдание, –
вместе с ним к уничтожению… А так как природу он истребить не может, то и
истребляет себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет
виноватого» (стр.326). Смысл «Приговора» в том, что нет резона жить, страдая (а
именно из страданий состоит вся жизнь), если можно не жить. «…В самом деле:
какое право имела эта природа производить меня на свет, вследствие каких-то там
своих вечных законов? Я создан с сознанием и эту природу сознал: какое право
она имела производить меня, без моей воли на то, сознающего? Сознающего, стало
быть, страдающего, но я не хочу страдать – ибо для чего бы я согласился
страдать? Природа, чрез сознание мое, возвещает мне о какой-то гармонии в
целом. Человеческое сознание наделало из этого возвещения религий. Она говорит
мне, что я, – хоть и знаю вполне, что в «гармонии целого» участвовать не могу и
никогда не буду, да и не пойму ее вовсе, что она такое значит, – но я все-таки
должен подчиниться этому возвещению, должен смириться, принять страдание в виду
гармонии в целом и согласиться жить. Но если выбирать сознательно, то, уж
разумеется, я скорее пожелаю быть счастливым лишь то мгновение, пока я
существую, а до целого и его гармонии мне ровно нет никакого дела после того,
как я уничтожусь, – останется ли это целое с гармонией на свете после меня или
уничтожится сейчас же вместе со мною. И для чего бы я должен был так заботиться о его сохранении после меня –
вот вопрос? Пусть уж лучше я был бы создан как все животные, то есть живущим,
но не сознающим себя разумно; сознание же мое есть именно не гармония, а,
напротив, дисгармония, потому что я с ним несчастлив. Посмотрите, кто счастлив
на свете и какие люди соглашаются жить? Как раз те, которые похожи на животных
и ближе подходят под их тип по малому развитию их сознания. Они соглашаются
жить охотно, но именно под условием жить как животные, то есть есть, пить,
спать, устраивать гнездо и выводить детей. Есть, пить и спать по-человечески
значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу
грабить» (стр.325).
2.
В отличие от Достоевского, который в числе «лучших людей» ищет в жизни что-то
утверждающее ее и, найдя это,
обнадеживает этим всех, самоубийца честный эгоист и говорит только то, что
есть, не прибавляя к тому ложных надежд. Достоевский чувствует, что в исповеди
самоубийцы содержится какая-то истина и потому не может пройти мимо нее. Ему
это интересно. И, благодаря этому, она до нас доходит. И нам, кто, в результате
пожив и пострадав, приходит к таким же выводам, очень важно в концентрированном
виде получить подтверждение безысходности жизни в том виде, в каком мы ее
видели до того (до осознания). У нас есть это «до того», потому что мы знаем,
что есть еще и «после того». Мы знаем, что страданиями мир не заканчивается и
что страдания это лишь первая половина технологии взращивания настоящего сознания
3.
Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях
разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне.
Пусть, а я спрошу: для чего? Для чего устроиваться и употреблять столько
стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно?
На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа. Все, что мне могли бы
ответить, это: «чтоб получить наслаждение». Да если бы я был цветок или корова,
я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы,
я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье
любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же все это
будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество –
обратимся в ничто, в прежний хаос. Под
таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, – не от нежелания
согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто
потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля.
Это – чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. Ну,
пусть бы я умер, а только человечество оставалось бы вместо меня вечно, тогда,
может быть, я все был бы утешен. Но ведь планета наша невечна, и человечеству
срок – такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, правильно и свято
ни устроилось на земле человечество, – все это тоже приравняется завтра к тому
же нулю. И хоть это почему-то там необходимо, по каким-то там всесильным,
вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается
какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и
тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого» (стр.326).
4.
«Неуважение» здесь еще мягко сказано, потому что уровень, на который вышел
самоубийца за этой информацией, полон величайшего презрения. Презрение так
велико, что стоящий за всем этим демонический дух и сам от этой своей прямо
связанной с презрением, ее порождающим,
тоски задавился бы, если бы мог. Чтобы понять, почему же от презрения ко
всяким букашкам-таракашкам надо давиться, следует пережить и прочувствовать
это. Сейчас многие на ТВ вдруг прониклись любовью к Николаю Николаевичу
Дроздову, который с величайшей любовью рассказывает о змеюшечках, скорпиончиках.
Это одна крайность, заставляющая любить подобную гадость даже тогда, когда
она кусает тебя и твое тело раздувается
от яда, как это было с Дроздовым. Это уровень материального несознания, когда
своей частности не жалко ради целого. Другая крайность, наоборот, не только не
любит, но и презирает в такой высшей степени, что, будь ее воля, уничтожила бы
все, в том числе и себя, как это мы наблюдаем в случае с самоубийцей. Последнее
это переживания Эго, оторвавшегося от корней настоящих и не зацепившегося корнями
искусственными за то, что достаточно хорошо питает головешку в проруби,
настолько хорошо, что сообщает ей мощность танка и способность любить все,
подобно Николаю Дроздову, до полного самопожертвования. Важно в «Исповеди
самоубийцы» откровение высокого Эго, которое на таком уровне обычно бывает
достаточно совершенным, чтобы не откровенничать, а, наоборот, скрывать все свое
подноготное.
5.
В данном случае открывается то, что не только тщательно скрывается, но и
специально контролируется, чтобы оно как-нибудь случайно не открылось. Но,
поскольку правда это самое эффективное средство в деле развития, это средство
используется обязательно. Используется под строгим контролем плюс к тому не
санкционируется ни принятие, ни понимание, на что как раз и жалуется Бунин и
что, конечно же, не мог не замечать и Достоевский. Поэтому и откровения
Толстого, и откровения Бунина, и откровения Достоевского мир прочитал и, в
лучшем случае, благополучно забыл. «И наконец, если б даже предположить, эту
сказку об устроенном наконец-то на земле человеке на разумных и научных
основаниях – возможною и поверить ей, поверить грядущему наконец-то, – то уж
одна мысль о том, что природе необходимо было, по каким-то там косным законам
ее, истязать человека тысячелетия, прежде чем довести его до этого счастья,
одна мысль об этом уже невыносимо возмутительна. Теперь прибавьте к тому, что
той же природе, допустившей человека наконец-то до счастья, почему-то
необходимо обратить все это завтра в нуль, несмотря на все страдание, которым
заплатило человечество за это счастье, и, главное, нисколько не скрывая этого
от меня и моего сознания, как скрыла она от коровы, – то невольно приходит в
голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль: «Ну что, если
человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только
посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет?» Грусть этой мысли,
главное – в том, что опять-таки нет виноватого, никто пробы не делал, некого
проклясть, а просто все произошло по мертвым законам природы, мне совсем
непонятным, с которыми сознанию моему никак нельзя согласиться» (стр.326).
6.
«Каждый думает в меру своей испорченности» – есть такое выражение. Это сам
Творец (Сатана) жалуется через убийцу на жизнь и, следовательно, на самого себя
же. Здесь он однозначно говорит о том, что неоднозначно и о чем однозначно
говорить все равно, что, в целом, лгать, хотя в частности это может быть
правдой. Даже более того – в частности это неопровержимая правда, как правда
то, что у слона есть хобот, и неправда, что хобот это весь слон. Есть творец
этого мира Сатана, это правда, есть неверие как условие его существования, так
и мира, потому что надо вырастить душу, которая не вырастет без неверия; во
всех его (Сатаны) текстах и подтекстах, передаваемых на Землю, подразумевается,
как и у Достоевского Бог, что он есть, но, поскольку неверие это основа и
условие создания Эго, то его как бы и нет. Частная правда в том, что
Достоевский, как любой умный и здравомыслящий человек, в церковного Бога не
верит; но все его тексты в то же время говорят о противоположном, что он, в
целом, верит во что-то. С точки зрения логики, это такой парадокс, что грош
цена твоему уму как самодостаточному средству мышления. Сатана-то знает, что,
кроме него, есть еще бог и есть еще много всего, что объясняет все эти
противоречия. Однако как быть человеку, такому, например, как Толстой,
допущенному к высоким мыслям, но ограниченному пределами логического ума?!
Достоевскому, в этом смысле, легче, потому что, многие парадоксы четко
наблюдая, он не замечает парадокса основополагающего, над разрешением которого
как раз и бился Толстой.
7.
Откровение самоубийцы это исповедь Сатаны, которая имела бы положительный
смысл, если бы творилась всерьез. Увы, Сатана и покаяться по-человечески не
может. В то же время это откровение, которое четко говорит о страданиях, в
связи с наличием сознания. Страдания это правда, а идеи, идеалы, желания,
удовольствия это все ложь, где снаружи разные очаровательные погремушки. Если
всю шелуху отбросить, то останется лишь страдание, о чем и говорит Творец как о
единственной реальности. Умница Сатана! Все знает! Но говорит он обо всем так,
как об этом сказал бы умный юморист со сцены, да еще с издевкой, как это делает
сейчас Михаил Задорнов: «Подождите смеяться! Приготовьтесь! Наберите в легкие
воздуха!» Но зрителям все равно, что он скажет, они заранее смеются, как
бараны, которым под хвостом намазали смехотворной жидкостью. И это Задорнов
пытается предотвратить, поскольку ему хочется, чтобы ум его оценили. Точно так
Сатане обидно, что некому оценить его изыски ума. Достоевский и Толстой, и
самоубийца, и Бунин и многие прочие исполнители не в счет, так как они актеры.
Конечно, умные, подготовленные, но все равно лишь проводники.
8.
И это, что никто не поймет его, Хозяин тоже знает. Знает, что собою представляет жизнь, которую он
сотворил! Знает, что получилось. И знал, что это получится (видел сам и Моисею
в пустыне это показывал). Точнее, хотел он совсем не этого. Все его хотения – в
наших земных идеях. Хотя есть программа, где все расписано, как оно должно
быть. И оно происходит именно так, как это записано в программе. Но Замысел
неоднозначен. То есть, на любом уровне творчества существует задача, требующая
решения. Если что-то где-то происходит не так, большой космический Компьютер
вмешивается и поправляет. Достоевский иногда проговаривается, что он точно
знает те или иные вещи. Действительно, решенная на данном этапе часть задачи
позволяет точно говорить о том, что решено. Однако, в целом, общая задача,
которая предназначена для решения человеком позднее, для человеческого ума
девятнадцатого века еще слишком сложна, чтобы справиться с ней. Поэтому,
поскольку частично задача Толстым и Достоевским все-таки открывается, мы не
только подозреваем участие в том Творца, но и более того: утверждаем, что весь
«ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ» это откровение Творца, который нисходит по определенным
соображениям до нижестоящего мира, как нисходит пастух до стада коров, с коими
вдруг начинает разговаривать. Конечно, неблагодарное дело говорить с коровами,
но… актер на сцене все равно играет, даже если зритель не понимает его. Да и
сам актер не всегда может понимать, что он играет. В данном случае актер у нас
это Достоевский, которому вдруг приходит в голову начать свои выступления в
периодической печати. У него еще не написаны «Братья Карамазовы», ради которых,
чтобы написать их, он после как бы уходит в отпуск на два года, прерывая свои
ежемесячные выступления с «Дневником» – 1876-1881, у него еще и самих мыслей
нет, о чем он будет говорить в дневнике, кроме абстрактных представлений о том.
Второй актер у режиссера это самоубийца. Появление второго актера помогает
углубить и расширить сказанное и вообще способствует тому, что называется
привлекающим и развлекающим. Второй, в данном случае, как бы заводит первого. А
затем выходит на сцену и третий актер.
Нужен оппонент. Иначе нет драки. Творец опытный режиссер-сценарист. Поэтому,
после опубликования «Приговора» Достоевского, появляется в Москве в
еженедельном журнале «Развлечение», как сам Достоевский называет ее,
учтительно-ругательная статейка г-н Энпе, которую сам же автор и присылает
Достоевскому. «Он мою статью осуждает и смеется над ней», – пишет Достоевский.
9.
«Дневник писателя» Достоевского это не только откровение, но и покаяние, и
приговор самого Творца, который в лицах проводников своих разыгрывает
спектакль… увы, перед коровами. Парадокс здесь в том, что если бы Сатана
всерьез покаялся, да так, чтобы его поняли, плюс к тому чтобы слова его не
расходились с делом, плюс прочие элементы технологии возвращения блудного Сына,
можно было бы говорить о положительном начале Пути. Точнее, мне не надо было
бы, опускаясь в самые низы, познавать
весь этот ЕГО мир и говорить все это, что сейчас говорю, потому что в этом
случае Отец, назвавшийся Отцом (подробно мы об этом рассказываем в предыдущих
книгах, где он, будучи лучшим из лучших учеников, преодолел все охранные
препоны и удалился, чтобы создать свой мир, где он был бы самым главным и единственным Хозяином всего), а в
действительности являющийся сыном, именно блудным Сыном, смог бы сам вернуться
домой и, соответственно, привести с собою и весь мир, в котором мы сейчас
живем. Познавать этот мир, начиная с самого нуля, проводнику не от Хозяина мира
сего гораздо труднее, чем, скажем, тому же Достоевскому, потому что если своему
Хозяин помогает, то чужому он только мешает, вплоть до уничтожения. То есть я
до всего этого дошел в результате своего жизненного опыта, без чьей-либо
помощи. А Хозяин, наблюдая, как я делаю те или иные открытия, вслед подбрасывал
мне книги, тексты в которых почти ничем не отличаются от моих открытий. Однако
это «почти» здесь настолько значимо, что у проводников Хозяина ключ заветную
дверку не открывает. В результате, можно было бы говорить о напрасно
проделанной им работе, если бы не требование свидетельского подтверждения
правильности сделанного вывода. Я с восторгом читал «Дневник», потому что
отмечал попадание в то же самое яблочко с другой стороны. Я, в своих текстах
цитируя, перепечатал почти весь «Приговор» самоубийцы. Перепечатал бы и весь
«Дневник», но в нем более пятисот страниц и Творец уже предъявляет мне свои
претензии, обвиняя в плагиате и пугая тем, что подал бы в Верховный Суд на
меня, если бы был Закон. Подал бы, да вот не подает. Самый большой Вор в Законе
не в состоянии призвать Закон для своей защиты, потому что Закона (его) как он
сам говорит, больше нет. И добавляет: «Все равно предупреждаю».
10.
Конечно, в определенной мере Творец прав, потому что значительную часть его
информации мы используем не только в качестве подтверждения своих выводов.
Достаточно много такой информации, которой у меня вообще не было, несмотря на
то, что я, как встал на Путь, записываю каждый свой шаг и заглядываю в очень
многие закоулки, без которых можно было бы обойтись на Пути, и написал за это
время (1991-2005) около трех тысяч
страниц машинописного текста. Есть закоулки, куда могут заглянуть только такие
ассы своего дела, как Толстой, Достоевский, Набоков, Бунин, Чехов, Гоголь,
Пушкин, Лермонтов, многоликий Иоанн Грозный, не менее многоликий апостол Павел
и многие другие, с кем мы работали все это время. Они, как камбалы, ныряли в
такие глубины, куда простому смертному никогда не донырнуть, в том числе и мне,
потому что, чтобы нырнуть туда, надо быть глубоководной рыбой или, другими
словами, иметь грехов гораздо более допустимых для Пути (50%). Обошлись бы мы и
без откровений Хозяина, если б надо было, как и он мог бы не откровенничать,
если бы не хотел похвастаться и не скучал бы временами так, что уже и бдеть не
хочется. Однако, как всегда, своим грехам Высокое Эго ищет виновников в
чужом лагере.
«Зачем надо было помещать в этом выпуске
(«Дневника»), – спрашивает Энпе у Достоевского, – рассуждение одного самоубийцы
от скуки?»
Сам же Хозяин этот дневник завел, сам же
инициировал «исповедь», сам же вопрошает, зачем и сам же отвечает, что от
скуки.
«Положительно
не понимаю, зачем? – продолжает Энпе. – Это рассуждение, если можно так назвать
бред полусумасшедшего, давно известно, разумеется, несколько перефразированное,
всем тем, кому о том знать и ведать надлежит, а потому появление его в наше
время, в дневнике такого писателя, как Ф.М.Достоевский, служит смешным и жалким
анахронизмом».
Действительно,
Творцу вся эта тщета жизни, которая лишь называется человеческой, давно известна.
Вспомним еще раз о том, как он с Моисеем заглядывал в будущее и видел, что
везде там одни мерзости и страдания, ради чего вовсе не стоило огород городить,
а стоило, уничтожив это «жестковыйное племя» учителей-мучителей, начать все
сначала. Но не уничтожил, а махнул рукой, как машут сейчас на рожденных
уродливыми, которых и убить нельзя, поскольку негуманно, и исправить
невозможно. Невозможно, сколько ни
начинай сначала, создать что-то иное, если создается оно по образу и
подобию.
«Теперь
век чугунных понятий, век положительных мнений, век, держащий знамя: «Жить во
что бы то ни стало!..»
Вот
знамя, под которым вел человечество Хозяин мира сего – жить во что бы то ни
стало! Все остальное, в том числе и благонравные идеи, это мыльные пузыри, что
особенно хорошо видно именно сейчас, когда все мыльные идейки лопнули и
осталось только «жить во что бы ни стало».
«..Было
время, когда самоубийство, особенно с рассуждением, возводилось на степень
величайшего «сознания» – только неизвестно чего? – и героизма, тоже неизвестно
в чем состоящего, но это гнилое время прошло и прошло безвозвратно, – и слава
богу, жалеть нечего» (стр.347)
11.Творец
говорит о том времени, о котором мы говорим как о предельном по количеству
грехов (50%).Именно на этой грани имело смысл поднимать главный вопрос жизни.
Если же животное, назначение которого очеловечение, выбрало быть коровой и
прошло по этому пути так далеко, что возвращаться поздно, то какой смысл
разговаривать об этом в дальнейшем?! Так думает Творец головой Энпе, утверждающего
развитие Эго «во что бы то ни стало». Но головой Достоевского он думает до
противоположного иначе. Вот что говорит Достоевский в ответной отповеди г-ну
Энпе: «Подкладка этой исповеди погибающего «от логического самоубийства»
человека – это необходимость тут же, сейчас же вывода: что без веры в свою душу
и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо»
(стр.348). Вот же незадача: логическое мышление вдруг приходит к выводу, что
нет смысла жить без того, что беспредметно и абстрактно! Еще один очередной
парадокс, которые, как ни старается разрешить Творец, не разрешаются. Не может
он один, хоть и имеет в себе оба начала, соединить логическое с абстрактным и
зло с добром так, чтобы они соединились наконец. Ну, вроде, все правильно – а
результата как не было, так и нет. Не учитывает Творец, что его добро уже
далеко не то добро и не исполняет своей надлежащей функции. Совсем отойдя от
Отца или, что то же самое, от добра настоящего, которое в чистом виде может
сохраниться, если его не касается Эго, Сатана потерял возможность соединять то,
что разъединяется. Казалось бы, почему двум кусочкам глины, которые сделали из
одного куска, не слепиться обратно в один кусок?! В школе у Отца у всех учеников это получалось
как дважды два!? Дифференцировался Сатана во множестве людишек – а вот
собраться не получается. Зависает система.
12.
Не верит Достоевский всерьез, в душе своей, в Творца. И как вернуть этого
блудного сына, если он не верит, что Отец есть, Отец не знает. Силой не
вернуть, потому что технические условия не позволяют «силой». Это как
затвердевшие два кусочка глины пытаться слепить. Вот же незадача! Не верит
Достоевский в сути своей ни во что абстрактное, но отстаивает это абстрактное
так, как будто верит. Почему отстаивает? Потому что без этой веры, пусть и
фарисейской, жить нельзя. Но разве склеишь фарисейством то, что на деле хочешь
слепить?! «О, жрать, да спать, да
гадить, да сидеть на мягком – еще слишком долго будет привлекать человека к земле,
но не в высших типах его», – говорит Достоевский, думая, что высшие типы, к
коим, конечно же, принадлежит и он сам, достаточно сознательны, чтобы не просто
жрать, спать и гадить, но и еще что-то, подразумевая под этим что-то высшую
нравственность, которая в действительности есть лишь хитрое благоприкрытие.
Если бы Достоевский дожил до наших дней, он бы увидел, как вся его высшая
нравственность, стоило ограничения снять, поплыла, подобно мусору в весеннее
половодье, куда-то (в море на место свое). А без нее остается как раз только
«жрать, спать и гадить».
13. Кто в те времена хоть чуть-чуть понял из
того, о чем речь у Достоевского?! Никто – потому что Достоевский учитель,
которого либо слушают с раскрытым ртом, повторяют за ним сказанное и молятся на
него, либо, как Энпе, согласно сценария, ругают. Никто тогда не мог понять
фарисейства великого писателя, так как, в первую очередь, он сам его не понимал
и так как непонимание это было санкционировано. Сейчас понять можно, потому что
старый Закон Хозяина, перекрывающий понимание всего, в обратную сторону от Эго
направленного, не действует. «Величайшего сознания неизвестно чего, – говорит
Творец, – и героизма, неизвестно в чем состоящего». На деле все эти
категорические императивы, специально мудрено названные, становятся «неизвестно
чем». В результате, главный вопрос жизни (отправить смерть к себе домой) не
решается. И потому, поскольку не привыкло и не умеет Эго сознаваться в своих
ошибках, ничего ему не остается, как наводить тень на плетень и придавать этому
туману такую значительность, чтобы воспринималась она как некая абстрактная
гениальность, простым смертным недоступная. С другой стороны убирая всю эту
шелуху, находим простой факт, что «сознание неизвестно чего» это есть сознание
выбора добра или зла. Если выбирается добро, то душа уже никогда, за
исключением, не станет ни генералом, ни великим писателем, не сможет красиво
жить, быть удачливой, иметь много денег и женщин, не сможет стать первой в
мире, хотя обо всем этом, может быть, будет мечтать, как мечтают все живущие на
земле, – вот в чем был бы героизм для Эго, если бы оно сознательно отказывалось
от успеха. Однако Эго обычно выбирает зло, думая, что это добро.
14.
Казалось бы, Хозяину лучше бы, ради успеха дела спасения, сообщить людям все,
что он знает. Пусть люди сами ищут, решают. Увы, свойства Эго таковы, что не
позволяют ему раскрывать карты перед каждым бараном, каковыми он всех считает.
Лишь сейчас, когда Закон перестает действовать, начинают замечать люди,
например, песни со словами «душу Дьяволу отдам за ночь с тобой». И кто это
говорит? Урод говорит. Неизбежно, если бы чуть-чуть правда была бы логически
приземлена, выходило бы, что выбирающий зло будет все иметь, но останется без
души, что в конце обязательно трансформируется в уродство и внешнее. «Жалеть
нечего, – говорит лучший Друг всех живущих эго. – И слава богу». Лжет Хозяин
точно так, как сердобольный убойщик, ведущий скотину на бойню. Наоборот – есть
что жалеть!
15.
«Каждый самоубийца, умирающий с рассуждением, подобным тому, которое напечатано
в дневнике г-на Достоевского, не заслуживает никакого сожаления; это грубый
эгоист, честолюбец и самый вредный член человеческого общества. Он даже не
может сделать своего глупого дела без того, чтобы об нем не говорили; он даже и
тут не выдерживает своей роли, своего напускного характера; он пишет
рассуждение, хотя легко мог умереть без всякого рассуждения…
О, Фальстафы жизни! Ходульные рыцари!..» (стр.347).
16.Через
г-на Энпе Хозяин говорит сущую правду, что более нормально было бы умереть без рассуждений.
И насмехается над сочувствующим самоубийце Достоевским. Мол, не было бы повода
сочувствовать, если бы не было рассуждений. Насмехается фактически над самим
собой, потому что в Достоевском его больше, чем в г-не Энпе. То есть любит себя
Хозяин все-таки больше, чем не любит. Но иронизировать над собой Хозяин тоже
любит, как любит и похвастаться. Рассуждение самоубийцы это как раз то
хвастовство, без которого никак нельзя обойтись. А если все эти любит-не любит
отбросить, то остается голая правда, что Хозяин «это грубый эгоист, честолюбец
и самый вредный член человеческого общества», что он сам о себе и сказал.
17.
Лучшие из умов не в состоянии понять, что они лишь актеры в спектакле, который
разыгрывает режиссер как хочет. И режиссер, прекрасно зная это, не боится
преступать известные ему границы. Какое Эго, при подобных возможностях и
гордыне, не позволило бы себе поизмываться немного над баранами и даже над
пастухами, которые вдруг начинают разговаривать с баранами!? В его силах было
вообще все это вычеркнуть из памяти
живущих. Но к чему трудиться, если его Закон всегда исправно работал,
автоматически оборачивая правду ложью, а ложь правдой так, что получался ежик в
тумане?!
18.
Бояться Хозяину было нечего, пока Закон работал. Я говорю «пока», потому что
знаю другое время. Знал и Хозяин, что когда-то это время наступит, и мог бы
уничтожить следы своих откровений, что и хотел сделать. Но, как это часто
случается у тех, кто переоценивает свои возможности, или у тех, кто откладывает
на завтра дело, не уничтожилось то, чего людям знать не следовало. Вернее,
наоборот, в свое время людям как раз следовало это узнать, но – лишь в свое
время и, конечно же, не от самого Хозяина, как он сам думал об этом. И вот
время пришло – и откровения Хозяина, вдруг преломившись через мое сознание,
обнаруживаются. В отчаянии Хозяин заламывает руки, мол, сам на блюдечке
преподнес врагу своему главный секрет жизни живого (та жизнь, которой живут
люди и которая кажется им единственно живым существованием, это иллюзия, создаваемая
Хозяином на протяжении восемнадцати миллионов лет и охраняемая им, как Кащей
Бессмертный хранил тайну своей жизни в тридевятом царстве, тридевятом
государстве, на могучем дубе да в шкатулке, в которой спрятана утка, а в утке
яйцо, а в яйце игла), Но, поломавшись, Хозяин вспоминает и о Законе, и о
Верховном Суде, и продолжает, чем занимался все время на Пути моем, соблазнять.
«Не надо писать, – говорит он. – И все будет». Знает, что не берут меня ни
угрозы, ни соблазны, и все равно делает
свое дело. Делает, потому что другого делать не умеет.
19.
В плагиате виновен, прежде всего, сам Хозяин, который добро, ему не
принадлежащее, использовал в качестве прикрытия злых дел на земле. Это он на
нашей машине Добра катался все это время. А теперь, как это обычно и бывает у
высоких Эго, в своих грехах обвиняет нас. Враг хитер, умен и коварен, любит
говорить Зло, имея в виду, конечно же, противника своего. Это значит, что оно
само хитро, умно и коварно. Коварство
(или подлость) присуще именно Злу. Что еще может быть более подлым, если
не вечный обман людей то одной, то другой идеей, с параллельным отравлением их
ядовитыми инъекциями разных удовольствий?! Как раз сейчас врачи заговорили о
болезни ангедония, которая характерна отсутствием реакции организма на удовольствия.
Выяснилось, что наш организм физически отравлен необходимостью получать
удовольствия. Если удовольствий нет или
нет реакции на удовольствие, организм начинает выделять антигедоны, которые
воздействуют на организм уничтожающе: иммунная система подавляется, сосуды
сжимаются. Это как ракета, направленная на цель и отвернувшая от цели,
автоматически, поскольку в ней заложено это, самоуничтожается. Известный танцор
Большого театра Годунов, в 1978 году с большим скандалом оставшийся в США, умер
там в 45 лет, как говорят, от одиночества. Кто бы мог подумать, что танцор,
известный всему миру, сексуально привлекательный мужчина может умереть от
одиночества!? Может! потому что у
больного ангедонией исчезает механизм общения с людьми. Рассказывают, что Годунов
и в Большом театре отличался склонностью к одиночеству. И хотя Годунов был
женат (как раз из-за его жены и самолет с труппой был задержан в США на трое
суток), и жена после приехала к нему в США (потом разошлись), ангедония все
равно погубила Годунова. Это почти физическая болезнь, с которой физическими
средствами так просто не справишься.
20.
Почти ничего не знают нынешние ученые о том, что в древности получило название
гедонизма (греч. – удовольствие) – направления в этике, утверждающего
наслаждение как высшую цель и основной мотив человеческого поведения.
Сублимация, о которой так любят говорить восточные религиозные учения, это
чепуха для человека западного: никакого преобразования одного вида энергии
(нижних центров) в другой (верхних центров) у западного человека не происходит
(за исключением): ангедония или простатит с геморроем припрут к стене так, что
на стену любой залезет от этой сублимации. То есть можно сказать, что и
духовно-идейно, и физически западного человека Хозяин травил так, чтобы ни о
каком ином пути, кроме пути вперед к успеху, удовольствиям, деньгам, женщинам,
никто не думал бы. Если же вдруг подумал, вот вам пример Годунова, что если нет
удовольствия, нет и жизни. Хитер Повелитель мира сего. Но не хитрее отца своего
настоящего, у которого все средства, употребляемые Злом, есть, как есть и
противоядия против них.
21.
Нормальный нынешний человек очень далек
от всех этих проблем, так как вокруг него всегда много людей. Случай с
Годуновым, когда одиноко в массе народа, это крайность ангедониизма, которая
показывает, что первый человек на земле ощущал то же самое, но наоборот.
Вначале не было масс людей вокруг – и никого это не угнетало. Наоборот – если
бы древний человек очутился на нынешнем футбольном матче, то в ужасе убежал бы.
В одиночестве первобытный человек чувствовал себя вполне комфортно, в отличие
от современного человека, который от одиночества с ума начинает сходить
(космонавты обязательно проходят испытание одиночеством, потому что простое,
казалось бы, дело побыть в одиночестве какое-то время, когда время
затягивается, оказывается для некоторых невыносимо сложным). То есть живет себе
человек, думая, что он здоровее всех здоровых, живет – и вдруг, оставшись один
в испытательной камере, узнает, что в нем что-то не так. Врачи ничего ему не
объясняют, потому что сами не очень
хорошо знают, в чем дело. А дело в наличии в данном организме гедонов, которых
почему-то оказалось больше, чем требуется. Что прививалось древним грекам,
чтобы их жизнь стимулировалась, стало отравой, которая, с одной стороны, нужна,
как воздух, чтобы жить, с другой – делает блудного сына невозвращенцем,
поскольку удовольствия затягивают так, что, кроме них, ничего более не надо.
Как Годунов не захотел вернуться на родину и умер в США, так всякий, в одних
удовольствиях ищущий смысл жизни, отрывается душой своей от корней настоящих и
умирает.
Мой путь к богу – 0 1 2
3 4 5 6 7 8 9 10 11
Книга судеб – 1
2 3 4 5 6 7 8 9 10
Летопись Переменных лет – 1 1а 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18